Тактические отступления власти в ее противостоянии с обществом — «дело Голунова», смягчение приговоров по событиям лета в Москве — вызвали у определенной части этого самого общества надежду на то, что в преддверии «транзита власти» режим будет и дальше «раскручивать гайки». Но так ли это на самом деле?
Хотя протесты лета 2019 года уже стали достоянием истории, обсуждение их последствий продолжается до сих пор, причем многие комментаторы пытаются найти в шагах Кремля то порицание московской мэрии за ее излишнюю «негибкость», то элементы «либерализации» режима, за которые выдается смягчение либо отмена наказания отдельным фигурантам «московского дела». На мой взгляд, последнее выглядит образчиком удивительной наивности и в целом вписывается в подхваченное недовольной путинской политикой публикой обсуждение «большого транзита» — идеи, явно вброшенной с самого политического «верха».
Я не буду сейчас говорить ни о том, что замена трех с половиной лет колонии на один год условного срока человеку, не совершавшему никакого преступления, вряд ли может трактоваться как «либерализация»; ни о том, что формируется качественно новое путинское know how финансового давления на оппонентов, как мы видим это и на примере «дела ФБК», и в случае исков к участникам московских митингов; ни о массе сфабрикованных дел, по которым в разных частях страны активистам присуждаются реальные тюремные сроки. Я хочу обратить внимание на один очевидный факт: с самого своего прихода к власти Путин подтверждает, что создававшаяся им система не хочет (а скорее всего, не умеет) «сдавать назад» и перестраиваться ради повышения собственных гибкости и эффективности.
Любое сравнение случившегося по итогам московских протестов 2019 года с происходившим зимой 2011/12 годов показывает, что режим стал намного менее (а не более) либеральным. Сегодня не приходится надеяться на какой-либо диалог между властью и несогласными; смягчение условий допуска к выборам, которое было стремительно реализовано восемь лет назад, даже не стоит на повестке дня; приближающиеся думские выборы 2021 года в очередной раз будут проведены по новым правилам, еще более выгодным Кремлю. На мой взгляд, наиболее значимым трендом 2016–2019 годов стала консолидация режима в условиях существенного снижения жизненного уровня населения и отсутствия каких-либо перспектив экономического роста — именно то, что представлялось практически невероятным всего лишь несколько лет назад. Вряд ли сегодня кого-то могут обмануть цифры «всенародной поддержки» президента — они столь же репрезентативны, как и доля авиапассажиров, пользовавшихся в советские времена услугами «Аэрофлота». Путин давно перестал быть кумиром масс, однако является единственной символической фигурой, которая еще может сфокусировать на себе общественное внимание. Лишившись ее, система неминуемо подпишет себе смертный приговор.
«Транзит» — в том смысле, в котором его только имеет смысл обсуждать, как переход реальных властных полномочий от Путина к кому-то еще — был возможен в 2008–2012 годах, но не в 2024-м. В первом случае имел место завершенный срок пребывания президента у власти в рамках Конституции; конструктивные отношения с внешним миром; хороший record экономического роста и быстрое хозяйственное восстановление после кризиса 2008 года — все это говорило в пользу того, что смена первого лица могла стать залогом продления жизни системы и превращения ее в нечто подобное мексиканской или китайской. Во втором случае страна действительно становится осажденной крепостью, воспринимаемой Западом как источник опасности; манипуляции власти с правовыми нормами выглядят как рутинная практика, становящаяся все более изощренной; экономика окончательно превращается в систему перераспределения сырьевой ренты в карман бюрократии без каких-либо позитивных последствий для населения. В подобной ситуации смена лидера невозможна по элементарной причине: легитимность нового правителя может быть обеспечена не преемственностью курсу нынешней власти, а его радикальным пересмотром — не менее радикальным, чем тот, который сам Путин осуществил после того, как сменил в Кремле Бориса Ельцина. Однако если в конце 1990-х годов бóльшая часть бизнеса в стране делалась без апелляции к государству, то сегодня практически все крупнейшие предприниматели (как от экономики, так и от госуправления) обязаны своим благосостоянием эксплуатации возможностей бюджета — и потому воображаемый «транзит» предполагает не только смену верхушки бюрократии, но и подрыв всей системы распределения богатства. Это означает, на мой взгляд, только одно: транзит и крах — синонимы.
В то же время реакция Кремля на московские события свидетельствует о том, что возможности дальнейшего «закручивания гаек» близки к исчерпанию, причем даже не столько потому, что нет соответствующих инструментов, а скорее потому, что они не достигают цели. Политическая повестка дня интересует незначительную часть населения, в то время как ужесточение преследования оппозиционеров никак не снимает остроту экономических проблем, которые сегодня способны в намного большей степени дестабилизировать режим. Собственно, пресловутая «либерализация» указывает, как мне кажется, именно на этот факт: жесткие репрессии сегодня выглядели бы не столько преждевременными, сколько бессмысленными.
Происходящее сейчас в российских элитах представляется мне нарастанием некоей хаотической «борьбы всех против всех» — но такой, которая не обязательно приведет к деструкции и распаду системы. Скорее напротив, начинающиеся стычки обусловлены ее стремлением подойти к критическому для себя рубежу в наиболее консолидированном состоянии: зачистив потенциальных «отщепенцев»; омолодив состав управленцев, заменив прежних на максимально лояльных Кремлю; удовлетворив стремление ряда путинских друзей «выйти в кэш» из своих окологосударственных проектов; некоторым образом стабилизировав отношения с Западом, не меняя созданного в обществе ощущения недоверия к внешнему миру. Задачей же, на мой взгляд, остается сохранение Путина у власти на неопределенно долгий срок — и в этом отношении обсуждение «транзита» выглядит крайне важным инструментом идеологической обработки населения.
Перемены в России в последнее время скорее пугают людей, чем вдохновляют их. В такой ситуации дискуссии о «транзите», начатые за пять лет до того, как он может стать реальностью, — событие крайне нетипичное (в куда более «подвижной» ситуации конца 2000-х тема возникла в публичном пространстве менее чем за год до выборов). Они, на мой взгляд, призваны прежде всего спровоцировать обсуждение различных потенциальных кандидатур преемника (что уже активно происходит) и вариантов изменения властной конфигурации (что пока еще пребывает в зачаточном состоянии), но не для того, чтобы найти таковые, а для того, чтобы дискредитировать их. Четыре года дебатов о «транзите» должны убедить граждан в том, что Шойгу и Дюмины, Орешкины и Медведевы куда менее убедительны на посту главы государства, чем Путин, и что придумывание моделей парламентской республики, правительствующего Госсовета или объединения с Белоруссией заведомо менее эффективно, чем сохранение нынешней системы. Дискуссии о переменах призваны не определить их оптимальный путь, а создать в обществе устойчивое предубеждение к ним, что, на мой взгляд, более чем возможно при том политическом классе, который сложился в России в результате долгого отрицательного отбора.
«Московское дело» продемонстрировало возможности гражданского общества в России — но что более важно в нынешней обстановке, оно показало и их естественный предел. Консолидация в момент возникновения «дела Голунова» была даже более значительной, чем в период борьбы за освобождение обвиняемых участников московских митингов, — и мой прогноз состоит в том, что, по мере того как число нуждающихся в защите и поддержке будет расти, общий напор оппонентов существующей системы будет снижаться. Я бы сказал, что мы стали свидетелями нанесенного системе «укола», но такого, который по своим результатам может, скорее, напоминать прививку, делающую систему еще менее восприимчивой к внутренним вызовам. Именно поэтому я не стану присоединяться ни к тем, кто видит в последних событиях проявление «либерализации», ни к тем, кто рассуждает о происшедшем «государственном перевороте» и о том, что страна стала другой после летних митингов. Сегодня политическая система выглядит вполне управляемой — и именно поэтому никаких шараханий не предвидится. Угрозы существующей власти — и в Кремле это, видимо, понимают — исходят не от тех, кто возмущен отсутствием в стране политических свобод, а от тех, кто не в состоянии мириться с тяготами повседневного выживания. До определенного времени последние готовы молчать — то ли вспоминая, как плохо было раньше, то ли надеясь на улучшение, то ли соглашаясь терпеть лишения в осажденной крепости. Именно на случай их возмущения власти запасаются финансовыми резервами и максимизируют налоговую нагрузку, чтобы иметь затем возможности для маневра. Но именно для маневра, а никак не для стратегического изменения курса.
