В 91-м году многим казалось, что советская система, коммунистическая идеология, то, что тогда не совсем правильно, с моей точки зрения, называли сталинизмом, что всё это ушло в прошлое. Но мы увидели, как оно выросло из того государственного аппарата, который остался полностью укомплектован старыми кадрами, и для выживания которого нужно было воспроизводить советские методы и парадигмы. Мы видели, что людям не был предложен альтернативный взгляд на историю, что тоже очень важно.
Часто можно слышать: надо с Россией поступить так же, как с немцами поступили после 45-го. Но люди, которые так говорят, как правило, не вдаются в подробности — а что, собственно, было? А было очень важное. После 45-го года при поддержке американцев к власти приходят христианские демократы, которые предложили свою концепцию патриотизма, религиозного консерватизма в качестве альтернативы гитлеровскому нацизму. Эта модель сработала и позволила ФРГ стать тем, чем она стала. Потому что процветающая, благополучная ФРГ, как мы её знаем, её построили именно христианские демократы в 20 послевоенных лет. Это работа Конрада Аденауэра.
Сейчас, анализируя события 90-х годов, мы тоже должны задуматься и об истории, и о смысловых моментах. Потому что когда в 91-м году сказали, что Советский Союз кончился и Россия стала независимой, я прекрасно помню эти ощущения, когда большинство людей спрашивало: а, что кончилось, независимость от чего? нам нужно объяснить людям, что мы им предлагаем. Нужно дать им видение истории, причём то видение истории, которое этим людям будет приемлемо, дать понимание своего места среди мировых цивилизаций. То, что, кстати, было сделано в Германии после 45-го. И в этом хорошем смысле, как с немцами в 45-м году, нам, возможно, нужно двигаться и над подобными концептами работать.
Я думаю, что модели будут разными как всегда: тезис, контр-тезис, синтез. Это будет давать какой-то эффект. Я считаю, что мы не можем здесь изобрести альтернативу, например, правовому обществу, мы не можем и не должны изобретать альтернативу рыночной экономике или конкурентной политике. Но при этом мы должны сформировать правильное отношение к русской истории. Причём именно к русской, а не к советской, истории 1000-летней России. И здесь я бы указал на пример современной Греческой республики, которая очень активно обращается к наследию Византии, к наследию Древней Эллады. Но это не значит, что она пыталась воспроизводить какие-то византийские политические коды, потому что понятно — это прошлое. И примерно так же нужно будет действовать и нам. Это наследие, в том числе и проклинаемое имперское. Я напомню, что Российская империя — это в том числе ещё и классическая русская литература, это и русская наука. Это наследие должно стать эстетическим ресурсом. Эстетическим, но не политическим, культурным, но не руководством к действию. И вот тогда мы могли бы двинуться плюс-минус по тем же путям, по которым двигаются обычные европейские государства. Такие, как та же Греция, отчасти, может быть, Испания. Пример Польши для нас может быть небезынтересен и т.д.
Если мы говорим о взаимоотношениях в обществе, то, на мой взгляд, здесь есть 2 фундаментальных ценностных источника. Это греческое наследие, которое римляне расширили и распространили. А с другой стороны, конечно, христианское наследие, христианская этика. И эти два столба — идея культуры диалога, уважение к личности, понимание безусловной ценности личности как таковой, которая, кстати, есть не во всех культурах. Это те фундаментальные вещи, которые есть и в русской культуре тоже в её аутентичном виде, но которые были смазаны, изувечены. Эти травмы нам и предстоит исправлять, на это предстоит ориентироваться. Т.е. учиться диалогу, учиться уважать человека за то, что он просто человек, безотносительно чего бы то ни было ещё.
Латвия стала моим родным домом, я делаю там всё возможное, чтобы ситуация в стране улучшалась. Свою работу как противника неосоветского путинского режима я вижу ещё и в том, чтобы максимально противодействовать кремлёвской агентуре в Латвии и некоторые успехи нашей группе единомышленников удалось достигнуть. Но всё же родина у человека может быть только одна. Я родился русским человеком и даже бы если я захотел, хотя я не хочу этого, я не смог бы себя переписать и переделать.
Дмитрий Саввин
