Путин «улетел»

В литовском Тракае, сидя под палящим солнцем, Марат Гельман рассказал о своих проектах и целях скорого приезда в Москву. Поговорили мы и о русском искусстве, а также о последних протестах.

— Марат Александрович, в нашем прошлом интервью вы рассказали о проекте «Русофилия». Как он продвигается?

— 20 сентября мы его открываем, это целая программа. Мы отобрали порядка двадцати людей, которые в разных странах занимаются продвижением русской культуры. И вот, двадцатого числа мы сделаем большую конференцию. Это будет первый шаг. Идея заключается в том, что мы должны на фоне русофобии, которую распространяет российская власть, продвигать русофилию. Есть люди искусства, которых любят. Есть люди, которые занимаются русским искусством, которые могут быть такими медиаторами этого процесса. В целом «Русофилия» — это программа такая: Борис Акунин в Лондоне сейчас проводит мероприятия в рамках проекта. В сентябре в Черногории будет интересно.

— Прочла у вас в Facebook, что в рамках Форума «СловоНово», изначально посвященного искусству, будет еще и философия. Как вам пришла такая идея?

— Во время прошлой «СловоНово» мы делали сегменты по городам — русская жизнь в Праге, русская жизнь в Лондоне, русская жизнь в Берлине. А в этот раз мы хотим по содержанию: русская музыка в Европе, русская литература, и вот — русская философия. Инициатива была Пети Щедровицкого, который живет в Риге сейчас и который издал пятьдесят томов русской философии двадцатого века. Так получилось, что пригласили и философа, теоретика искусств Андрея Великанова из Москвы. В этот раз мы приглашаем людей не только из зарубежья, но и из Москвы.

Так получилось, что русская философия как инструмент вообще не используется в осмыслении того, что происходит в России. Мы решили, что это — наша задача. Философия издалека подходит к реальности, а мы из Черногории издалека подходим к России. Вот, так получилось, что будет философская панель, и я очень рад этому. Я надеюсь, что примут участие многие художники, потому что художник сегодня — это философ. Он просто высказывается по-другому, на другом языке.

— Среди заявленных тем у вас запланировано обсуждение «закона о фейковых новостях», «закона об оскорблении власти» и «закона о суверенном интернете» с точки зрения философии. А как вам кажется, в какой форме в итоге это все будет реализовано в России?

— Мы же знаем главное правило русской жизни — идиотизм законов компенсируется необязательностью исполнения. Исполнители плохие, исполнители не очень понимают, как работает интернет. К сожалению, это заберет какие-то деньги из бюджета, но настоящего вреда это не принесет.

Что касается постправды и фейковых новостей, то тут есть очень важный момент. Последние двадцать лет культура, мировая культура, развивалась по постмодернистской парадигме. И когда в мировом политическом пространстве пошла волна таких авантюристов — Берлускони, Путин, Трамп, популизм — многие стали сравнивать это с примитивизмом постмодернистов. Мол, есть некая связь между такой безответственной, популистской политикой и постмодернистской парадигмой в искусстве. Я считаю, что очень важно в этом разобраться, расставить эти столбики, дефиниции. С моей точки зрения, это разные вещи, но мы должны это сформулировать.

Потому что, действительно, модернистская парадигма предполагала существование одного тренда лидирующего, побеждающего. Постмодернистская предполагает различия. На основании этого объявили, что постправда — тоже некий результат, продукт постмодернистской эпохи. Мы хотим с этим разобраться, может, помочь журналистам разобраться. Это интересно. Может быть, сегодня это самое интересное.

— Если говорить о цензуре, то сразу вспоминается фильм «Рокетмен», фактически покромсанный российской цензурой. Зачем вообще нужно было вырезать куски из фильма с пометкой «18+»?

— Во-первых, это — позор. Во-вторых, это, конечно, говорит об уровне этих дистрибьюторов. Взять авторский фильм и отрезать, стать собственной цензурой. В советское время было проще — цензура была официальной. Были специальные люди, они читали, потом ставили печати. А сейчас, когда общей цензуры нет, все становятся цензорами. Таможенник смотрит картины и вдруг решает, что вот на этой картине Путин, над ним издеваются, и ее не пускают. У него нет ни компетенции, ничего.

Цензура теперь у нас у всех в головах. Я считаю, что это хорошо как диагноз общества. Метастазы пустили. Уже не нужно ничего запрещать. В некоторых случаях они все сами делают. Все сами. Министерство культуры может считать себя победителем, потому что оно, с одной стороны, не нарушает ничего, не делает, ему даже не надо ничего доказывать, все сами сделают. Но в целом я хочу сказать, что это позор и глупость большая. Почему они решают? Если я не хочу это смотреть, я просто не пойду в кино. Почему надо меня лишать авторской версии фильма?

— Насколько мешает искусству эта самая самоцензура, которая появляется в головах людей?

— Я три раза ездил за последний год в Москву, и, конечно, печальные изменения. Конформизм пожирает эту энергию художника и превращает его в такого оформителя. Итальянское искусство еще может быть исключительно для украшения, а русское искусство для украшения никому не нужно. Русское искусство — это всегда когда революция, какие-то смыслы. Потеряв желание вы***ться (выёживаться), русское искусство потеряло потенцию. Да, печально.

Другой вопрос, что всегда есть художники, которые противостоят общей тенденции. Это не убить никак. Это всегда существовало, будет существовать. В советское время были большие художники, когда цензура была тотальная.

Поэтому, с одной стороны, надо сказать, что в целом ситуация плачевная, с другой — искусство — это дело персонажей, личностей. Всегда есть место для автора, для художника, для художественного поступка. Эта ситуация не может быть непроницаемой. Талант все равно пробивается через все эти проблемы.

— В одном из интервью вы рассказали, что в октябре в качестве куратора возвращаетесь в Москву «делать проекты». Что это за проекты?

— Да, это правда. Мы в октябре открываем несколько выставок. Так как я приехал в Москву и сделал некоторый свой диагноз, я хочу эту ситуацию исправить. Поэтому в этой ситуации я хочу напомнить о героях. Первую выставку я делаю в музее Artforum, там будет три даже выставки: выставка арт-группы «Война», выставка Pussy Riot и выставка Петра Павленского. Не входить в ситуацию по ее правилам, а сразу же сделать три проекта, посмотреть, что произойдет дальше. Потом у меня есть уже не острый, а скорее аналитический проект, который готовлю на май.

В целом получается так, что, уехав из России, я никуда не уезжал. Я делаю много выставок, все они связаны с русским, украинским искусством, почти все. Получается странно, что я делал выставки в Киеве и не делал выставки в Москве. Я решил, что надо попробовать.

Мне показалось, что изменилась атмосфера в том смысле, что власть искусством уже не озабочена. Мне показалось, что Путин занимается какими-то инопланетными проектами — Венесуэлой там, что все они улетели далеко и появилось пространство для прямого высказывания. Проверим, посмотрим.

— Вы в интервью говорили, что Путин уже фактически не управляет страной. Почему вы так думаете?

— Ситуация с арестом Ивана Голунова во время питерского экономического форума подтверждает мою мысль. Представьте себе, они тратят огромное количество денег, уговаривают, собирают каких-то людей со всего мира, и все это обнуляется одной глупостью ментов, которые подбросили журналисту наркотики. Понятно, что это все оттого, что они действовали самостоятельно, что нет этого Путина, который чем-то управляет.

— По вашему мнению, победу Владимира Зеленского в Украине можно рассматривать как культурный феномен?

— Конечно. Культурный феномен в том, что профессия президент получает новые черты. Сегодня компетенции артиста для президента становятся обязательными. Когда появилась кинокамера, артисты стали играть лицом. До этого артист был человеком, который двигается по сцене, у него есть голос. Эти качества были важны: биомеханика, голос. Когда появилось кино, стала важна выразительность лица. Появились новые качества, которые важны для актера, и пришли новые актеры. Если до этого были гимнасты-актеры, то пришли актеры характерные, актеры-интеллектуалы. То же самое сейчас происходит в политике. Камера приблизилась к президенту. Он делает почти все под камерой, он становится в каком-то смысле актером. Просто это актер, который выбрал одну роль и играет ее до конца своей жизни.

— Как вам кажется, какую роль российские протесты в Шиесе, Екатеринбурге, вот теперь за Голунова в Москве оказывают влияние на ситуацию в России, раскачивают лодку, в хорошем смысле?

— Мы видим, что раскачивают. Сейчас главное — преодоление страха. Люди должны перестать бояться выходить на улицы, перестать бояться оппонировать власти. До этого, начиная с «Болотной», быть против власти — почти быть преступником. Должно быть понятно, что это нормально. Еще помогает, что Путин «улетел», больше нет этой персонификации. Выйти против мусорки — это не значит, что ты вышел против Путина.

— На какие компромиссы можно и нельзя идти в политике, во взаимодействии как с оппозиционерами, так и с властью?

— Это внутри человека. Люди разные. У них разные не только обстоятельства, но и качества человеческие: кто-то сильный, кто-то хрупкий. Люди разные. Моя позиция такая: я хочу быть строг к самому себе, но снисходителен к людям. Да, говорить надо со всеми, говорить откровенно: «Да, дорогой Илья Яшин, я тебя очень люблю и ценю, но то, что ты делаешь сегодня, работает на режим». Вот так надо говорить. Но при этом мы не можем обвинять, мы можем не знать. Во-первых, я могу быть не прав, а он может быть прав. Возможно, следующим шагом он мне докажет, что прав. Это и есть дискуссия. И потом, даже если я уверен в своей правоте, каждый человек живет внутри своей правоты.